На флаге были вышиты тонкими серебристыми нитями серп и молот и надпись по-испански и по-русски: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Многие привезли цветы, и наша маленькая кают-компания приняла нарядный вид.
Супрефект и его помощник завтракали на судне. Помощник, он же и адъютант, оказался англичанином, жуликом высшей марки и фашистом.
Видя нас в форме с галунами, он, очевидно, решил, что наши товарищеские отношения с учениками и командой только притворство, необходимое, по его мнению, в условиях службы на советском судне.
После завтрака он отвел меня и моего старшего помощника в сторону и прошептал, сверкая глазами:
— Я понимаю, господа, что ваше положение на корабле очень трудно, поэтому, прошу вас, не стесняйтесь и верьте, что вы найдете во мне друга. Если у вас между командой… ну, там что-нибудь такое… вы понимаете меня?.. вы только шепните мне, а я уж сумею научить их понимать настоящую морскую дисциплину…
Я ответил ему холодно:
— У нас на судне такая дисциплина, такая настоящая дисциплина, которую я желал бы видеть на всяком другом корабле.
Было трудно удержаться, чтобы не выбросить этого развязного фашиста за борт.
Перевод «Товарища» от якорного места к пристани, где он должен был начать выгрузку привезенного камня, был назначен в два часа дня. К этому времени к борту подошел небольшой буксирный пароход.
Подняли якорь и двинулись под буксиром вверх по реке.
Вдоль набережной стояли пароходы под разными флагами, среди которых было много греческих. Мы проходили мимо грандиозных зданий и пристаней нового ригорифико (холодильника). Его постройка обошлась в несколько десятков миллионов. Это гордость Росарио. Но, как все гордости прилаплатских республик, так и эта выстроена на деньги иностранных капиталистов, полновластно владеющих этими богатейшими странами.
Показались городские здания, церкви.
Вот между кормой бельгийского и носом английского пароходов назначенный нам причал — пустое место с большой черной цифрой 15 на гранитной облицовке набережной.
Но что это? По всей пристани цепью расставлены портовые полицейские, за ними гарцуют на лошадях конные жандармы в белых касках с широкими полотняными назатыльниками.
Это аргентинские власти встречают первое советское судно, допущенное в их воды…
Не успели мы ошвартоваться и подать сходни, как на судно прилетел некий субъект и бросился прямо ко мне:
— Вы знаете?.. Нет! Вы не знаете, вам не видно из-за амбаров… портовая решетка ломится от напора публики. Полиция едва сдерживает. Если их всех пустить на судно, то произойдет свалка и многих могут задавить… Можно сказать, что капитан приказал никого не пускать на судно?
— Нет, зачем же, — спокойно ответил я, — я очень рад видеть аргентинских друзей, и ничего не имею против того, чтобы пускать посменно на судно от двухсот до трехсот человек. А уж как сделать, чтобы все было в порядке, это ваше дело…
Фашист посмотрел на меня, передвинул фуражку со лба на затылок и кинулся снова на берег.
Скоро из-за амбаров показались бегущие люди. Это были первые посетители, впущенные в ворота порта.
Через несколько минут палуба «Товарища» представляла море соломенных шляп.
Я сложил в маленький чемоданчик смену белья, несколько самых необходимых вещей, документы, нужные для конторы Додерос, и по доске, проложенной с вант на пристань, пробрался над головами на берег.
От служащего Додерос, встретившего судно вместе с корреспондентами, я уже знал, что хорошая и не очень дорогая гостиница «Савой» находится в пяти минутах ходьбы от причала, назначенного для «Товарища». Я отправился прямо туда.
Вечером был назначен в этой гостинице товарищеский ужин всех свободных от службы членов кают-компании.
С пяти часов мальчишки-газетчики на улицах Росарио кричали:
— «Критика секста». Фрагато совиетико энтроэн Росарио!
— «Ла капитал». Ла барка «Товарищ» эн порто!
— «Демокрация». «Товарищ» эн ностро порто!
Газеты покупались нарасхват и тут же читались на улице. Жадно и внимательно рассматривали наши портреты. Когда позднее наши ребята в белой форме, с советским флажком на фуражках показались на улицах, их встречали овациями.
И вечером, когда мы уселись за большим круглым столом в просторной столовой «Савоя», ресторан ломился от посетителей.
Оркестр играл в нашу честь Чайковского и Рахманинова.
Один из нас, выйдя на улицу, купил большой букет цветов и, подозвав официанта, велел передать его музыкантам. Зал загремел от оваций.
На другое утро, выйдя из отеля, я хотел купить у мальчишки-папиросника коробку спичек. Я был в штатском платье и соломенной шляпе, узнать меня было трудно, однако мальчишка, зорко взглянув мне в лицо большими черными глазами, спросил:
— Команданто «Товарища»?
— Си, — ответил я.
— Но густа монеда (не хочу денег). — И мальчик с сияющей улыбкой протянул мне хорошенькую коробочку восковых спичек.
Надо было отплатить любезностью за любезность. Я спросил его имя, купил тут же в киоске газету, вырвал из нее свой портрет и написал: «Al companero Enrique de commandante fragata sovietico „Tovarisch“ Luhmanoff» («Товарищу Энрике от капитана советского корабля „Товарищ“ Лухманова»).
Мальчик был в восторге.
Итак, рейс «Товарища» кончен. Судно благополучно доведено до места назначения, и началась выгрузка.
Из запущенного, кое-как оборудованного, грязного корабля наш «Товарищ» превратился в отличное учебное судно, которое не стыдно показать за границей. Его экипаж прошел хорошую школу, сработался, натренировался. Командный состав в совершенстве изучил парусное дело, привык к кораблю. Моя миссия кончилась. Я мог спокойно и уверенно сдать судно своему старшему помощнику Эрнесту Ивановичу Фрейману и вернуться домой к своему прямому делу — управлению Ленинградским морским техникумом. Остались бумажные формальности, вроде составления рейсового донесения, актов о сдаче и приемке корабля.